Дмитрий Виноградов, корреспондент отдела «Репортаж» журнала «Русский репортер»

Оказавшиеся не у дел в начале 90-х деятели науки выживали как могли. Кто-то эмигрировал на Запад, кто-то сменил профессию. Нашлись и те, кто попытались построить бизнес на своих научных разработках. Однако они быстро избавились от иллюзий: оказалось, что производить наукоемкую продукцию сложно и дорого, а конкурировать приходится с крупными иностранными компаниями

Из Академгородка в Нижнюю Ельцовку — вотчину Сибирского отделения Медицинской академии наук — ведет разбитая дорога. Доктор медицинских наук Олег Гришин на своей немолодой Toyota-Crown терпеливо объезжает препятствия.

Гришин руководит лабораторией физиологии дыхания НИИ физиологии. Одновременно она является частной компанией с наукообразным названием «Диагностические и спирометрические системы». А сотрудники лаборатории по совместительству работают в фирме.

Скучающий пожилой вахтер. Обшарпанный лифт, облезлые институтские этажи с захламленными шкафами-ни­шами. В кабинете начальника на стене иностранные дип­ломы и патенты и красивый китайский иероглиф «Ци» — «дыхание».

По Олегу Гришину и его коллегам можно изучать историю новосибирской науки. Когда в начале 90−х система госфинансирования начала разваливаться, из 18 человек, работавших в лаборатории физиологии дыхания, некоторые уехали на Запад, в том числе двое очень хороших сотрудников — в США. То, что эмиграция для ученого — лотерея, хорошо видно как раз на их примере: один устроился по специальности, научным сотрудником в престижный институт, зато вторая до сих пор работает медсестрой.

Гришин тоже хотел уехать. Он ведь учился в США и много раз бывал там на научных конференциях.

— Но специалистов из сферы медицинских технологий туда практически не приглашают, — объясняет он. — Дело в том, что медицина на Западе очень технологична и очень сильно опережает нашу. Поэтому большинство моих коллег выезжали самостоятельно и сами вживались. Начинали с должностей лаборантов и младших научных сотрудников с окладом $1500–2000 — копейки по тамошним меркам.

Оставшиеся в России приспосабливались к новым условиям по-разному.

— Ну, ночными медсестрами работали, — явно испытывая неловкость, говорит Олег. — Кто-то ушел торговым представителем в фармацевтическую компанию.

Сам Гришин продолжал заниматься наукой, работая на двух-трех ставках: по заказу компании «Якуталмаз» изучал влияние северного климата на дыхательную систему человека, а попутно разрабатывал препараты для одной из российских фармакологических фирм.

В середине 90−х соседний Институт биофизики заказал его лаборатории разработку дыхательного метода биоуправления: это когда пациент с помощью дыхания, по сути, лечит себя сам — конечно, под присмотром врача.

— В тех же США эта штука давно получила развитие, тогда как в нашей медицине больной всегда рассматривался как объект, с которым врачи что-то делают. Тогда же родилась идея использовать биоуправление для реабилитации детей, больных астмой. Но детям неинтересно просто так дышать. Поэтому мы сделали для них специальную компьютерную игру, — Гришин открывает дверь одной из лабораторных комнат с маленькой тахтой в углу для маленьких пациентов.

К компьютеру через com-port подключается небольшая коробочка — капнограф. К коробочке в свою очередь присоединены наушники вроде тех, которые используются для разговоров через интернет. Только вместо микрофона у них специальная насадка, которая улавливает дыхание. Она подводится к ноздре. Принцип капнографа довольно прост: он замеряет концентрацию CO2 в выдыхаемом воздухе и на основании этого делает выводы об интенсивности дыхания.

На мониторе появляется орел. Им я и буду управлять с помощью дыхания — чем сильнее мой вдох, тем сильнее взмах крыльев. Слишком сильные и слишком слабые вдохи делать нельзя, иначе орел собьется с курса. Для первого раза можно включить «тренера» — еще одного орла, который будет лететь впереди моего и показывать, как надо махать.

Чтобы понять, как именно должен дышать маленький пациент, сначала его исследуют и составляют индивидуальную программу — пневмокод, в соответствии с которым и полетит орел, чтобы добиться лечебного эффекта. Для меня включают демонстрационный пневмокод. Я дышу неглубоко, и орел, хоть и медленно, но все же приближается к цели — красивому острову с замком. Замок, правда, оказывается песочным. Рядом с ним — большое ведро для песка и совочек. Детям должно понравиться.

Гришин с коллегами решили перевести свои разработки на коммерческие рельсы, разработать программы, которые можно было бы продавать. И попали в замкнутый круг: на серьезный уровень можно было выйти, только получив инвестиции, а для этого надо свои разработки запатентовать, что возможно только по завершении их клинических испытаний. Но средств на клинические испытания не было, поэтому их проведение затянулось на десять лет.

— Почему вы не пытались найти инвесторов?

— Пытались. Посещали различные выставки и конференции, где рассказывали о наших разработках. К ним проявляли большой интерес, но интересом все и заканчивалось: все готовы вкладывать деньги только после того, как все будет окончательно разработано и запатентовано.

— А почему нельзя найти инвестора, который профинансировал бы вас уже сейчас — чтобы через какое-то время получить ваши разработки дешевле?

— У нас в стране нет практики «длинных денег»: зачем вкладывать средства в разработку, если уже сейчас можно купить какой-нибудь другой, уже готовый продукт?

Выйти из патовой ситуации удалось благодаря тому, что в 2005 году Гришин с коллегами выиграли грант государственного Фонда Бортника. Казалось бы, 750 тыс. рублей — небольшие деньги, но их хватило на завершение исследований по патентованию. Пару месяцев назад Гришину наконец удалось получить патент. Но и это еще не все, теперь некоторое время уйдет на получение в Минздраве разрешений на новую медицинскую технологию.

Всю работу с документацией Гришин планирует завершить через год. На языке бизнесменов-инноваторов это называется «сформировать файл-пакет», который можно будет продать какому-нибудь крупному производителю для выпус­ка готовой продукции.

— И за сколько можно продать такой файл-пакет?

— В зависимости от уровня проработки — от $1 до $10 млн. Но есть еще такое понятие, как роялти: небольшой процент от продажи конечного продукта, который нам будет выплачивать фирма-производитель.

— А скольким фирмам можно продать файл-пакет?

— Теоретически нескольким, но, как правило, покупает только одна, остальным неэксклюзивный продукт уже не нужен.

— И как будете делить свой миллион долларов?

— Свою долю получим мы с Виктором как владельцы фирмы, плюс четыре автора патента.

Олег Гришин, несмотря на все трудности, до сих пор остается романтиком и оптимистом

Пока же сотрудники «Диагностических и спирометрических систем» живут в ожидании светлого будущего: фирма постоянных денег практически не приносит, только время от времени удается выполнять разовые заказы на поставку капнографов в какую-нибудь обеспеченную клинику. Живут будущие миллионеры по-прежнему на институтскую зарплату.

— А сколько сейчас в институтах платят?

— Опытные сотрудники с научными степенями получают 10–12 тыс. рублей. А молодежь, которая только приходит из вузов работать младшими научными сотрудниками — около 3 тыс. рублей. Поэтому молодежь и не идет. Вот в нашей фирме, например, средний возраст — 40 лет. В моей лаборатории в институте три молодых научных работника, так это просто счастье, далеко не все могут этим похвастаться.

— В России очень трудно продвигать медицинские технологии. Поэтому собственных новых медицинских технологий у нас почти и нет, — объясняет Гришин. — Даже производимые в России лекарства — это в основном дженерики, выпускаемые по западным лицензиям. То есть мы по сути финансируем западную медицинскую промышленность. Откройте официальный сайт Минздравсоцразвития — и вы в этом убедитесь. Новых медицинских технологий, созданных в нашей стране в последние десять лет, всего несколько десятков. Мы все покупаем за границей и тем самым финансируем зарубежную и медицинскую науку, и медицинскую промышленность. А успешное развитие западной науки основано на том, что результаты фундаментальных исследований быстро находят свое применение именно в инновационных фирмах, а потом и в производственных компаниях.

Неожиданно он спохватывается:

— Нет, вы не думайте, я не жалуюсь. Я думаю, что все идет закономерно и нормально. Просто медицинские технологии революций не терпят. Инвестиции в науку и медицину дают отдачу только через 7–10 лет. Но мы спокойно к этому относимся. Это все равно что в Сибири жаловаться на снег.

По замыслу Гришина после продажи своего первого файл-пакета его фирма останется инновационной, то есть сама не будет производить конечный продукт, а будет создавать новые виды медицинской аппаратуры и программного обеспечения, продавая файл-пакеты производителям.

Гришин показывает разработки, которые войдут в следующие файл-пакеты. Например, для взрослых Гришин разработал «успокоительную программу», она предназначена не для больных, а для здоровых людей.

Капнограф выглядит как небольшая коробочка вроде модема. Ее можно подключить к ноутбуку — чтобы прямо на деловой встрече отрегулировать свой эмоциональный фон

— Каждому психологическому состоянию — положительному: радости, восторгу, а также негативному, страху например, — соответствует свой темп дыхания. Испытывая волнение, мы начинаем дышать определенным образом. Но можно пойти и обратным путем: имитируя характерное дыхание, мы входим в нужное нам состояние, — объясняет ученый. — В эту программу записаны капнограммы, соответствующие тому или иному состоянию. Ее можно использовать хоть на ноутбуке, хоть во время совещания или сложных деловых переговоров, причем незаметно для окружающих. В программе применяются принципы китайской дыхательной гимнастики цигун.

Гришин включает программу. Из пушки, управляемой опять-таки силой дыхания, надо обстреливать город, очертаниями очень похожий на Нью-Йорк. В центре экрана возвышаются две башни-близнецы.

— Это случайно получилось, — улыбается Гришин. — Игру начали разрабатывать еще до 11 сентября.

Игры сопровождаются специальной медитативной музыкой, написанной сыном Гришина.

Еще одна разработка Гришина — специальный прибор для измерения энергообмена человека. Он явно был бы востребован в модных фитнес-центрах: с его помощью можно определить, сколько в человеке лишнего веса и правильно ли осуществляется обмен веществ. Западные аналоги таких устройств, говорит Гришин, стоят 50–100 тыс. евро. Гришин готов сделать его за $25 тыс. Но пока нет пресловутых инвесторов.

Полтора десятилетия российские инновационные компании существовали в условиях жесткого естественного отбора, и тут наконец о них вспомнило государство. В прошлом году после визита в Бангалор, крупнейший технопарк в Индии, президент заявил, что и в нашей стране будут создаваться специальные «инкубаторы» для инновационных фирм. Малые компании, которые в развитых государствах формируют до 20% ВВП и являются лабораториями научного прогресса, должны обеспечить стране технологический прорыв и помочь слезть с нефтяной иглы. Вскоре научные центры Академгородок и Кольцово с еще шестью российскими территориями выиграли конкурс на участие в федеральной программе по созданию технопарков.

Руководитель «СофтЛаб-НСК» мечтает о времени, когда ее фирма станет крупным холдингом. Со своим собственным офисом, конечно

От Министерства информационных технологий и связи, курирующего создание технопарков в России, приглядывать за новосибирским инкубатором инноваций делегирован советник замминистра Илья Пономарев. Чтобы успешнее продвигать этот проект, Пономареву пришлось даже пойти в политику: сейчас он баллотируется в Госдуму. Выглядит Пономарев типичным ученым — худощавый, интеллигентный, с «левацкой» бородкой.

— Государство хочет закрыть брешь между фундаментальной наукой, образованием и бизнесом, — рассуждает он. — Сейчас все эти три компонента разорваны. В советское время бизнеса не было, образование и наука были связаны другими механизмами. В 90−е все развалилось, а нового ничего не появилось. Но есть одна проблема — очень высокая мобильность кадров. Основные активы в инновационной области — это научные разработки и мозги ученых, которые можно увезти за границу. Ученые будут работать там, где им удобно, — в Москве, Новосибирске или Сиэтле. То есть выбор места зависит от бытовых условий и условий в офисе. А когда вокруг озлобленный народ, у которого все отобрали, работать некомфорт­но. Сейчас работы в Академгородке нет, вчерашние студенты уезжают в другие города или вообще за границу. Вот мы и хотим создать в Академгородке все условия для работы и появления инновационных компаний.

Тут Пономарев начинает загибать пальцы. Во-первых, сниженная арендная ставка. Условно говоря, первый год — ноль, второй — 50% от стоимости, третий — 70% и только на четвертый год полностью, и то по льготным тарифам. Во-вторых, есть идея давать жилье в ипотеку под льготную процентную ставку, пока человек работает в компании — резиденте технопарка. И, кроме того, огромное количество связанных сервисов: услуги по защите авторских прав, услуги по таможенной очистке, логистика, фонды покупки оборудования для его коллективного использования.

— И вообще, — резюмирует он, — главный объект в технопарке — это столовка. Место, где за одним столиком могут встретиться финансист, предприниматель, который понимает, как зарабатывать, и ученый. Инновационный бизнес начинается тогда, когда эти три компонента соединяются. Технопарк — это прежде всего среда.

Ирина Травина считает, что сотрудников иннова­ционных фирм надо воспи­тывать с детства, а при поступлении на работу помогать решать бытовые вопросы

— А кто будет определять, какие фирмы являются инновационными?

— Должен быть жесткий набор критериев, которым должна соответствовать компания, и общественный совет, который будет решать.

Компания с труднопроизносимым названием «СофтЛаб-НСК» на общую столовку уже согласна. Как и многие другие в Академгородке, который еще зовут «сибирской Силиконовой долиной», эта фирма занимается разработкой компьютерных игр и мультимедиа.

Проспект Коптюга, дом 1. Это самый центр Академгородка — Институт автоматики и электрометрии. Компьютерщики работают в огромном металлическом ангаре, пристроенном к главному корпусу института. В советское время ангар использовался как склад, а при капитализме его переделали под офисы.

Чтобы гость не заблудился в лабиринтах, встречать его выходит сам директор — красивая бурятка Ирина Травина с потрясающим отчеством Аманжоловна.

Компания появилась в 1991 году, когда выпускница мехмата НГУ инженер-программист Ирина Травина с друзьями работала в лаборатории машинной графики. Лаборатория занималась разработкой компьютерных тренажеров для космонавтов.

— 91−й год, этим все сказано. У нас зарплаты были по $15–20, — вспоминает Травина. — Бывали дни, когда питались одним хлебом. Тогда мы с друзьями решили заняться «офшорным программированием» — поиском западного заказчика, заинтересованного в дешевом труде. Довольно быстро оказалось, что для новосибирцев это было проще и выгоднее эмиграции, ведь благодаря интернету вполне можно было работать в Академгородке, получая зарплату из США.

Пригодились разработки в сфере симуляторов: опираясь на этот опыт, молодые программисты стали создавать компьютерные игры. В 1994 году на компанию вышел один американский бизнесмен, который как раз искал в Сибири «дешевую» команду программистов. Он предложил участвовать в разработке игр с использованием революционной технологии — MindDriver. Управлять действиями на экране предполагалось ни много ни мало силой мысли — при помощи специального устройства, надеваемого на палец. Датчики измеряли малейшие изменения физиологических параметров игрока — получался игровой вариант детектора лжи. За полтора года создали три разных игрушки. Но затем проект неожиданно свернули. Технология была слишком сырой: обычные игры с джойстиком и клавиатурой для нее не подходили, а управление «силой мысли» оказалось доступным не всем. Выяснилось, что у разных людей напряжение «мозговых извилин» приводит к разному изменению считываемых параметров.

Свои первые деньги «ИмДи» заработала на том, что делала анализы для населения и больниц. Этим, впрочем, она продолжает заниматься и сейчас

Следующий заход в мир компьютерных игр был более удачным. Компания приняла участие в разработке игры, ставшей хитом не только в России, но и в Европе и США: «Дальнобойщики: Путь к победе» (Hard Truck).

Впрочем, навыки деятельности в виртуальной реальности годятся не только для игр. Уже несколько лет по заказу РЖД фирма создает тренажеры для операторов грузовых станций. На симуляторах будущие диспетчеры учатся сортировать грузовые вагоны. Сейчас по заказу «железки» фирма Травиной смоделировала три крупные сортировочные железнодорожные станции Сибири, причем оказалось, что все они устроены совершенно по-разному. Связи с родным институтом Травина и ее коллеги тоже не теряют. Недавно участвовали в разработке тренажера стыковки для российских космических станций.

Постепенно фирма разрослась, сейчас в ней уже больше 70 человек, они разбросаны по комнатушкам в разных концах ангара. В среднем сотрудники получают по 25 тыс. рублей. Для Новосибирска это неплохо, но на квартиру накопить невозможно. Рядовым сотрудникам приходится жилье снимать, причем не в престижном Академгородке, а в более дешевых районах. Проект технопарка Травиной потому и интересен, что он предполагает строительство жилых домов для работников фирм-резидентов. Еще компании очень нужен свой офис. Правда, условия аренды пока неизвестны.

— Если будет невыгодно, откажемся, — отрезает директор.

У технопарка, который должен появиться в соседнем с Новосибирском научном центре Кольцово, тоже есть свой «флаг». Это «ИмДи» — производитель тест-систем для анализов. За мной гендиректор фирмы кандидат химических наук Николай Кривенчук присылает красивый бежевый джип «Чероки» и сам встречает на входе в добротный, отремонтированный офис. У директора очки в дорогой оправе и золотая печатка. Секретарша приносит хороший кофе.

У фирмы Кривенчука та же история. Она отпочковалась от НИИ молекулярной биологии. Еще в конце 80−х советский Минздрав дал команду ученым разработать отечест­венные аналоги западных тест-систем для анализов. Ученые разработали, но начать выпуск не сумели. А Кривенчук после развала СССР сумел.

Для того чтобы собрать деньги на производство, бизнесмены от науки организовали диагностическую лабораторию. Брали у больниц кровь на диагностику венерических заболеваний.

— В начале 90−х свобода наступила во всех смыслах, выросло и число половых заболеваний, появился спрос на диагностику, — поясняет биолог суть своей маркетинговой политики.

Когда появились первые свободные средства, Кривенчук вложил их в производство тест-систем на хламидиоз — самую «популярную» половую инфекцию. Диагностический бизнес он не бросил, наоборот, докупил новое современное оборудование и открыл еще одну лабораторию.

— Нам, можно сказать, повезло: свое дело не дало помереть с голоду, позже мы увидели какие-то перспективы.

Николай Кривенчук уехать из Кольцова никогда не хотел: пустил, говорит, корни

Постепенно «ИмДи» освоила и другие востребованные инфекции. Сейчас в производстве около полусотни тест-систем разной степени сложности. А штат вырос с пяти человек до 60. Тест-система выглядит как небольшая картонная коробка с флаконами. Кривенчук аккуратно открывает ее. Тест сделать просто: образцы анализов — кровь, моча или слезы — наносятся на специальную гребенку, похожую на расческу для волос. Потом все концы гребенки опускаются в колбочки. Если в физиологической жидкости есть антитела, жидкость под влиянием реагентов изменит свой цвет определенным образом. По этой окраске и степени ее интенсивности можно определить и стадию заболевания. Небольшой коробочки хватает, чтобы сделать анализ на какую-то одну инфекцию сразу для нескольких человек.

— Вот здесь у нас трихомониаз, хламидии, — буднично перечисляет Кривенчук, перебирая коробки. — А гонореи что-то нет.

Компания разработала и не имеющий, как уверяет Кривенчук, аналогов в мире биочип с тестами сразу на 8–10 инфекций. На его разработку удалось получить грант в 750 тыс. рублей у того же государственного Фонда Бортника.

Одна тест-система стоит порядка 1 тыс. 300 рублей. Это в 2–3 раза дешевле иностранных аналогов. Преимущество таких тест-систем кроме дешевизны в простоте — пользоваться ими может даже деревенский фельдшер. Это большое подспорье именно в сельских условиях, когда надо быстро поставить диагноз, а на отправку анализов в районный или областной центр уйдут дни, а то и недели.

— И вообще этот анализ самый быстрый, можно уложиться в полтора часа, — гордится директор.

В проекте Кольцовского технопарка Кривенчук решил участвовать, потому что ему потребовались площади под собственное производство. Реагенты для «ИмДи» до сих пор производятся на кольцовском «Векторе». Свой заводик, считает Кривенчук, удастся построить в следующем году. А на этой основе «ИмДи» собирается осваивать рынки соседних стран.

— У заказчиков из Средней Азии и Казахстана есть интерес к тому, чтобы делать тест-системы для диагностики заболеваний, которые передаются от животных к человеку. У китайцев — для диагностики морепродуктов, — раскрывает горизонты Кривенчук. — Сейчас мы в Китае партнеров нашли, которые берут на себя получение лицензий и распространение.

Штат фирмы придется увеличить до 200 человек — тогда можно получить более весомую долю на рынке. Сейчас Кривенчук оценивает российский рынок тест-систем в $100 млн, из которых на долю «ИмДи» приходится около 2%.

— Не жалеете, что пришлось оставить чистую науку и уйти в бизнес? — пытаюсь хоть немного «охладить» Кривенчука.

— Да я не считаю, что ушел из науки. Скорее, наоборот, наличие своего производства и сбыта вынуждает нас разрабатывать новые технологии. Те же биочипы. Без своей фирмы у нас бы не было денег на их производство.

В кабинет заглядывает секретарша: к кандидату химических наук пришли заказчики и уже десять минут ожидают своей очереди у дверей кабинета.